Однако центральный вопрос оставался нерешенным. Будет ли число голосов в палатах Конгресса пропорционально численности населения или, в соответствии со Статьями Конфедерации, одинаково для каждого штата? Здесь шел не только философский спор между сторонниками сильного национального правительства и сторонниками защиты прав штатов. Здесь шла борьба за реальную власть: маленькие штаты, такие как Делавэр и Нью-Джерси, опасались оказаться задавленными крупными штатами, такими как Виргиния и Нью-Йорк.

Спор становился все более горячим, угрожая завести работу конвента в тупик. 11 июня Франклин решил: настало время восстановить дух компромисса. Он написал свою речь заранее и из-за плохого самочувствия попросил зачитать ее другого делегата. «До тех пор, пока пункт о пропорции представительства не оказался на повестке дня, — так начиналось выступление, — мы вели споры хладнокровно и спокойно». Призвав к тому, чтобы делегаты больше советовались друг с другом, а не спорили, указал на опасность чрезмерной самоуверенности и настойчивости. «Заявления о своем твердом мнении и непоколебимой решимости никогда не изменять его не просвещают и не убеждают нас, — настаивал он. — Позитивность и доброта на одной стороне естественным образом порождают подобие на другой». Ему самому хотелось бы, заявил он, пересмотреть многие свои мнения, в том числе и о желательности однопалатной легислатуры. Но теперь для всех делегатов конвента настало время компромисса.

Далее Франклин выдвинул несколько предложений. Одни казались вполне разумными, другие — довольно странными. Он защищал идею пропорционального представительства, ссылаясь на исторический пример Шотландии: несмотря на численно меньшее представительство в британском парламенте, она не позволила Англии заглушить свой голос на парламентской трибуне. Затем со своей вечной любовью к деталям он предоставил несколько подробных математических расчетов, показывающих, как маленькие штаты могли бы получить достаточное число голосов, уравновешивая власть более крупных штатов. Имелись и другие варианты, заслуживающие рассмотрения. Возможно, более крупные штаты могли бы отказаться от каких-то своих земель в пользу более мелких: «Если окажется необходимым уменьшить в размерах Пенсильванию, то я не буду возражать против передачи одной ее части Нью-Джерси, а другой — Делавэру». Но если это невозможно, то вот еще более сложный вариант: для каждого штата могли быть установлены одинаковые налоговые отчисления и выделено одинаковое число голосов в Конгрессе в решениях о том, как тратить эти деньги. Затем с крупных штатов могли бы взиматься дополнительные налоговые отчисления с пропорциональным предоставлением голосов в Конгрессе по распоряжению этими средствами[584].

Речь была долгой, сложной для понимания и временами сбивала слушателей с толку. Эти предложения серьезны или какая-то их часть представляет собой теоретические рассуждения? По-видимому, ответа никто не знал. Франклин не предпринял попыток поставить на голосование предложение о корректировке границ штатов или о создании особых казначейских резервов, как не сделали этого и другие делегаты. Более важным, чем его замысловатые предложения, был сдержанный и примирительный тон выступления. Речь, демонстрировавшая открытость новым идеям и отсутствие пропаганды воззрений какой-то одной стороны, давала сигнал к успокоению, и призывы к креативному компромиссу возымели успех.

Несколько минут спустя Роджер Шерман из Коннектикута предложил еще один возможный вариант: палата представителей формируется пропорционально численности населения, а в Сенате каждый штат получает одинаковое количество голосов. Сэмюэл Джонсон, также представлявший этот штат, объяснил внутреннюю логику того, что получило позднее название коннектикутского компромисса. Новая страна была в каком-то смысле «единым политическим организмом», но во многих отношениях оставалась федерацией независимых штатов. Однако две концепции не антагонистичны, потому что могут быть объединены «как половинки единого целого». Однако это план не вызвал продолжительного обсуждения. На тот момент идея, получившая пять голосов за и шесть против, была отвергнута, а победило предложение о пропорциональном представительстве в обеих палатах.

По мере того как дни становились все жарче, накалялись и споры о представительстве. Уильям Патерсон из Нью-Джерси выдвинул контрпредложение об исправлении, а не отмене статей, в соответствии с которым однопалатные легислатуры в каждом штате, большом и малом, имели бы один голос. Крупные штаты могли бы отвергнуть эту идею, но в ходе обострившейся дискуссии один из делегатов от Делавэра заявил, что если крупные штаты добьются создания национального правительства, то «небольшие штаты найдут более честного и достойного иностранного союзника, который возьмет их под свою опеку и установит с ними справедливые отношения».

И вновь для Франклина настало время попытаться восстановить спокойствие, и на этот раз он сделал это неожиданным способом. В своем выступлении 28 июня предложил, чтобы каждое заседание начиналось с молитвы. В условиях, когда конвент «ощупью идет вперед, как будто пытаясь найти в темноте политическую истину», говорил он, «как же мы до сих пор не подумали о смиренном обращении к Творцу света с просьбой просветить наш разум?» Затем он произнес слова, ставшие знаменитыми: «Чем дольше я живу, тем больше я вижу убедительных доказательств истины о том, что Бог вершит всеми делами человека. И если воробей не может упасть на землю без Его повеления, то возможно ли, чтобы империя могла возникнуть без Его помощи?»

Франклин верил, и с возрастом все сильнее, в универсальное, хотя временами и туманное, божественное провидение, в принцип, согласно которому Бог проявляет благожелательную заинтересованность во всех людских делах. Но он никогда не демонстрировал особой веры в более специфическое представление о конкретном Божьем промысле, в соответствии с которым Бог осуществляет непосредственное вмешательство с учетом просьб, содержащихся в молитве. Отсюда возникает вопрос: выдвигал ли он свое предложение о молитве из глубокого чувства веры или из-за прагматической убежденности в том, что это будет способствовать смягчению остроты политических дискуссий?

Возможно, здесь, как обычно, присутствовало и то и другое, но второго, вероятно, немножко больше. Франклин не имел склонности молиться на людях и крайне редко посещал церковь. Однако считал полезным напомнить конвенту полубогов, что они находятся перед лицом могущественного Бога и перед лицом истории. Чтобы добиться успеха, им стоило ощутить священный страх перед грандиозностью стоящей перед ними задачи и быть смиренными, а не самоуверенными. В противном случае, заключал он, «мы будем разделены мелкими, частными, местными интересами, наши проекты потерпят фиаско, а мы сами станем притчей во языцех и покроем себя позором в глазах будущих поколений»[585].

Гамильтон предостерегал, что внезапно пригласить священника — значит заставить публику подумать, будто «эта мера вызвана растерянностью и разногласиями среди делегатов съезда». На это Франклин ответил, что ощущение тревоги вне зала заседаний может скорее помочь, чем повредить происходящим внутри дискуссиям. Другое возражение было вызвано тем, что на оплату трудов священника не выделено денег. Идею спокойно сдали в архив. Внизу листа с текстом своей речи Франклин сделал замечательную пометку: «Съезд за исключением трех или четырех человек счел молитвы ненужными!»[586]